Станислав Мелешин - Южный Урал № 13—14

Из библиотеки декабристов книга попала к Н. Балакшину библиофилу-маслозаводчику, жившему в Кургане. На это указывает личный штамп и надпись «Библиотека Н. Я. Балакшина». В краеведческий музей книгу доставили в 1923 году.

Так за короткими автографами встают интересные подробности в биографиях писателей и декабриста.

В двенадцатом томе Собрания сочинений Д. Н. Мамина-Сибиряка, изданном в Свердловске, впервые опубликован очерк Дмитрия Наркисовича «Книжка». Это интересные высказывания автора о своем отношении к книге.

Мы узнаем из очерка о том большом внимании, с которым Д. Н. Мамин-Сибиряк читал старые книги, хранившиеся а библиотеке отца. Автор сообщает, что среди них были и разрозненные выпуски первого сибирского журнала «Иртыш, превращающийся в Ипокрену».

Факт этот известен исследователям творчества Д. Н. Мамина-Сибиряка. Однако до сих пор он не привлекал их внимания, не ставился в связь с другими фактами творческой биографии писателя.

В очерке «Книжка» Дмитрий Наркисович пишет, что старинные книги влекли его в детстве своей таинственностью, казались ему мудрыми и самыми умными среди книг, которые могли понимать лишь образованные люди. Автор не объясняет, как попали эти книги в отцовскую библиотеку.

Нам удалось установить, что «Иртыш, превращающийся в Ипокрену» — один из двух провинциальных журналов, выходивших в России в конце восемнадцатого века и издававшийся в Тобольске, — попал не случайно в библиотеку отца писателя. Журнал являлся как бы семейной реликвией Маминых. Из архивных данных видно, что дед писателя — Матвей Петрович Мамин — учился в Тобольской духовной семинарии и сотрудничал в этом журнале. В декабрьской книжке «Иртыша» за 1791 год напечатана ода «Зима», принадлежащая Матвею Мамину.

Вот это стихотворение:

Стихотворение это свидетельствует об известном литературном вкусе и даровании молодого поэта. Следует отметить, что в журнале «Иртыш» охотно печатались стихи многих учеников семинарии. Это указывает на то, что среда, в которой вращался Матвей Мамин, жила в сфере литературных интересов того времени.

Последнее чрезвычайно важно. Как раз в то время в Тобольске находился А. Н. Радищев, сосланный в Сибирь за издание книги «Путешествие из Петербурга в Москву». Он тесно был связан с литераторами Тобольска, в частности, с редактором журнала «Иртыш, превращающийся в Ипокрену» П. Сумароковым, местным поэтом И. Бахтиным и другими литераторами.

А. Н. Радищева мог встречать или видеть Матвей Мамин — дед писателя-демократа. Позднее он, возможно, рассказывал в своей семье о жизни автора, сосланного за книгу. Известно, что судебное дело А. Н. Радищева вызвало пристальный интерес не только в общественных кругах Санкт-Петербурга, но и в таких городах, как Иркутск, Казань, Пермь, Тобольск.

Думается, биографам Д. Н. Мамина-Сибиряка следует поставить этот интересный факт биографии Дмитрия Наркисовича в непосредственную связь с именем А. Н. Радищева.

В самом деле, в душе А. Н. Радищева глубокую боль и сочувствие вызвали обездоленные и угнетенные крестьяне, приписанные к заводам. Через много лет после А. Н. Радищева жизнь приписных крестьян и уральских рабочих нашла свое яркое отражение в произведениях писателя-демократа Д. Н. Мамина-Сибиряка. Положение и быт тружеников дореформенного и послереформенного Урала — главная тема его творчества.

Таким образом, можно в известной мере связать идеи и творчество двух русских писателей различных исторических эпох. Любовь к угнетенному народу, ненависть к его эксплуататорам роднит великого писателя-революционера с певцом Урала.

Благотворное влияние автора «Путешествия из Петербурга в Москва-особенно заметно на авторе очерков «От Урала до Москвы», в которых с реалистической силой показывается нищета, бесправие и вымирание малых народностей. Читал ли Д. Н. Мамин-Сибиряк книгу А. Н. Радищева, был ли знаком с наследием великого писателя-революционера? Сам Дмитрий Наркисович не говорит об этом. Однако на этот вопрос надо ответить вполне утвердительно.

Как известно, писатель учился в Пермской духовной семинарии. Семинария эта в шестидесятые годы была настроена бунтарски, вплоть до восьмидесятых годов при ней существовала подпольная библиотека. Эта библиотека снабжала семинаристов запрещенными книгами, которые яростно преследовало и уничтожало царское правительство. Среди запрещенных книг имелись отдельные издания А. Герцена, например, «Колокол», в котором публиковались статьи о А. Н. Радищеве. В библиотеке могли быть и списки с радищевского «Путешествия», распространявшиеся на Урале. На один из таких случаев указал еще А. Н. Радищев в своем «Дневнике путешествия из Сибири», записав, что в Кунгуре он видел копию со своей книги в доме городничего.

— Так, уж ты тово, Михайло Алексеич, прямо, значит, ко мне в Теребинске-то, — растягивая слова, каким-то вялым голосом повторял длинный мужик. — А я нащет проводника постараюсь… Будто старик-то у нас глухой стал, а места он знает… Постоянно в Урале зверует, значит по Белой: козлов ловит, оленей.

— А если старика твоего нет?

— Да куды ему деваться… Известно, дома торчит. Оглох он будто, а места знает…

— Неужели другого никого не найдете в Теребинске?

— Да как не найтись. Есть еще Микешка, тоже места знает, да только он, Михайло Алексеич, без просыпу пьян. Страсть пирует… А старик доведет на Иремель, он там бывал.

— Вот что, Меньшин, — решил Михаил Алексеевич после некоторого раздумья. — Ты сейчас поезжай домой и все приготовь, а мы выедем после обеда… Успеешь?

— На вот, как не поспеть. Живой рукой оберну. А старик дома. Куды ему, глухому, деться?

Когда эти переговоры кончились, Меньшин какой-то расслабленной походкой вышел из кабинета, постоял в передней и еще постоял на крыльце, где «человек» хлопотал с дорожными вещами. Длиннее лицо Меньшина, с длинным носом и серыми глазками поражало странной смесью известной простоватости и чисто мужицкой хитрости; длинные волосы, слежавшиеся косицами, открывали большой лоб, в котором крепко засело русское себе на уме. Новенькая ситцевая рубаха и «спинджак» из бумажного «трека», а на голове суконный картуз выделяли его из настоящих мужиков, которые ходят в домашней пестрядине — сказывался приисковый человек, умевший и «под барина подражать», и себя не забывать.

Приготовления к экспедиции шли со вчерашнего дня, потому что подняться на Иремель не шутка. Снаряжалась походная фотография, осматривались ружья, собирались ящики с красками, а тут еще нужно было не забыть барометр, морской бинокль, складной стул, магазинную винтовку и целый ряд других необходимых вещей. Главным действующим лицом был Михаил Алексеевич Веселов, главный управляющий Каратабыно-Карабатынскими золотыми промыслами.

Подняться на гору Иремель мы уговорились еще в Екатеринбурге, в теперь происходило осуществление всего плана поездки. Михаил Алексеевич поднимался на эту высшую точку всего Южного Урала уже раза три, а я ехал в первый раз и вперед переживал приятное чувство новизны таких экскурсий. Для меня лично подняться на Иремель было давнишней мечтой, осуществить которую не удавалось лет пятнадцать, и вдруг наступает решительный момент: завтра утром мы должны быть на высоте 5000 футов. В первый раз я услыхал о существовании горы Иремель от одного старичка-золотопромышленника, еще студентом, когда мы вместе плыли на одном из камских пароходов. Старичок так расписал и самую гору, и Южный Урал, что я тогда же дал себе слово непременно попасть в это заколдованное царство. По рассказам получалось нечто сказочное: на горе вечный снег, а под горой девственные леса, через которые нужно продираться с топором в руках. Конечно нелегко будет подняться. Познакомившись с географией Южного Урала, я был немного разочарован: вечный снег растаял, но непроходимые леса оставались. Попутно я собирал сведения об Иремели, а года два тому назад, когда ездил в Златоуст и на кумыс, был от нее всего в ста верстах, но и на этот раз подняться не привелось. Даже издали не могли указать гору, хотя вышину и можно бы увидеть за сто верст, принимая во внимание, что сто верст считалось по дороге, а прямая линия была значительно короче. Наконец я познакомился с г. Веселовым, поднимавшимся на Иремель, и подучил самые точные сведения об этой горе, хотя чужие рассказы и не дают нам полного представления. В путешествиях такого рода всего интереснее лично для меня проверить составленную воображением картину с действительностью, и я нарочно старался нарисовать себе вперед все то, что скоро предстояло увидеть.